Понятно, что было бы очень наивным представлять себе модернизацию обществ только как появление у них все более сложной и совершенной техники и вообще новых способов овладения миром. Гораздо важнее - настолько, что может быть названо даже коренным условием успеха всех модернизационных усилий -совершенствование мышления, рост его пластичности, расширение диапазона его возможностей (в конечном счете - собственных, а не вынесенных вовне -и отданных технике - возможностей самого человека). Статья Михаила Эпштейна о возможной роли проективного подхода в развитии наук, кажется, способна помочь нам в понимании того, какими путями можно было бы к этому двигаться.В последние годы слово «проект» становится вездесущим, вытесняя собой все другие жанры и типы умственной деятельности. Проектом становится даже то, что всегда считалось неизменной или медленно изменяемой, «природной» данностью, идет ли речь о культуре, о стране, о языке. «Проект Россия». «США как проект». «Английский язык как проект». «Арктика как проект». «Планета Земля как проект». «Вселенная как проект».
Теоретическое знание тоже становится все более проективным, переходит в системное изменение своего предмета. Вообще теория предмета может возникать лишь во временном промежутке между данным и следующим его состоянием. Теория (от греч. theoria) - буквально «созерцание», «рассмотрение». Для созерцания нужно время спокойного бытия предмета, его устойчивого пребывания перед глазами созерцателя. В XXI веке все меньше остается временного зазора между предметом и воздействием на него, между реальностью и ее трансформацией. История так ускорила свое течение, что теперь предмет теории, как естественнонаучной, так и гуманитарной, все чаще находится впереди нее самой, в ее будущем, а не прошлом. Теория предсказывает или творит возможность своего предмета, а не задним числом его осмысляет, потому что само бытие предмета в информационной вселенной мыслетворно, произ-водно от системы понятий, от работы концептов. Да и сама информационная вселенная все более переходит в трансформационную, проективную.
В науке путь к такой проективной методологии проложен не только квантовой физикой в 1920-х-1930-х годах, открывшей взаимозависимость объектов и субъектов наблюдения на уровне микромира, но гораздо раньше - открытием Периодической таблицы химических элементов Д.И. Менделеева. Периодическая таблица построена на таких обобщениях атомных весов и химических свойств элементов, которые отчасти относятся к уже известным элементам, отчасти к тем, которые еще только предстоит открыть, то есть теория включает в себе области предсказуемых возможностей, которые символизируются пустыми клетками таблицы. Более того, некоторые из элементов, предсказанных таблицей Менделеева, вообще не присутствуют в природе в обычных физических условиях, но синтезируются искусственно, как, например, трансурановые элементы. Они представляют собой необычную форму материи, которая по своим свойствам отличается от 92 элементов, встречающихся на Земле. Так теория из «объективной» становится «проективной», то есть предполагает свое достраивание будущей практикой.
В естественных науках, в частности, в физике и биологии, поиск закономерностей все чаще ведется через сопоставление реальных процессов и их воображаемых или экспериментально созданных альтернатив. До недавнего времени в распоряжении ученых была только одна реальность: одна Вселенная, одна, земная, форма жизни, одна, человеческая, форма разума. Их исследование не позволяло прийти к обобщениям о природе вещества или природе жизни именно потому, что они были доступны для наблюдения только в единственном числе, тогда как обобщение требует сравнения разных форм одного явления.
В последние двадцать лет компьютерные симуляции естественных процессов сильно облегчили сопоставление альтернативных вселенных или форм жизни с земной реальностью, а тем самым расширили диапазон возможных обобщений. По словам биолога Кристофера Лэнгтона, отца-основателя теории искусственной жизни, «какую-либо закономерность можно обнаружить, лишь исследуя не просто существующий, но гораздо более широкий ряд возможных химических соединений. Закономерность имеется, но ее нельзя найти в том очень малом наборе явлений, которым природа первоначально снабдила нас. Искусственная жизнь, и вообще тот более широкий порядок, который я называю синтетической биологией, есть именно выход исследования за границы того, что происходит в природе».
Дело не только в электронных технологиях - они лишь освещают путь новым методологиям, которые можно назвать синтетическими: возможна не только «синтетическая биология», которую создает Лэнггон, но и синтетическая физика, химия... социология, лингвистика, поэтика, эстетика... Каждая дисциплина ищет не только предельных единиц, строительных частиц, атомов в своей области, но и таких методов их синтеза, которые расширяли бы набор самих изучаемых явлений. Мысль Лэнгтона идет дальше: «Наука, очевидно, достигла огромного прогресса, разламывая вещи и изучая их по кусочкам. Но эта методология обеспечила только ограниченное понимание явлений более высокого уровня, которые во многом образовались благодаря историческим случайностям. Однако можно преодолеть эти границы на путях синтетической методологии, которая по-новому соединяет базовые компоненты бытия, чтобы исследовать то, что могло бы случиться».
Новые электронные технологии вносят радикальные перемены в структуру знания, поскольку позволяют мгновенно преобразовывать накопленные веками информационные ресурсы. Базы данных обновляются мгновенно с каждым новым открытием и изобретением, тогда как раньше, в Гутенберговой галактике, этот процесс занимал долгие годы, переходя из одной бумажной публикации в другую. Соотношение между мертвым знанием и живым мышлением стремительно меняется в пользу живого, как и соотношение между «прошлым трудом» (овеществленном в машинах, приборах, всем материальном богатстве и технических орудиях цивилизации) и живым интеллектуальным трудом, который использует все эти резервы знания для производства новых идей и вещей. Сошлюсь на слова Джеймса Дудершафта, руководителя проекта «Миллениум» и почетного президента Мичиганского университета: «Произойдет сдвиг в производстве знания: от знания того, что было, к знанию того, чего еще никогда не было.» Эти две формы знания (того, что есть, и того, чего еще нет) взаимосвязаны. Нужно многое знать о существующем, чтобы создать нечто небывалое. И вместе с тем нужно создать нечто небывалое, чтобы вполне понять существующее.
Американские ученые в 2008 году провели эксперимент по квантовой транспортации, который сулит потрясающие перспективы компьютерной индустрии. Подтвердился феномен квантовой суперпозиции, которым описывается способность частицы находиться одновременно в двух состояниях, что позволяет квантовому биту (кубиту) хранить два числовых знака одновременно. Таким образом, производительность квантового компьютера, имеющего 300 кубитов, будет равна двум в трехсотой степени, а это число превышает количество частиц во Вселенной.
Что же мы будем делать со всеми этими компьютерами, каждый из которых потенциально способен рассчитать все частицы во Вселенной? Будем еще и еще раз упираться в предел уже познанного? Или такая растущая мощь объективного познания есть лишь переходная ступень к безграничной мощи проективного мышления, способного создавать новые вселенные, то есть выходить за пределы существующей вселенной и знаний о ней. То, что сейчас считается знанием, перейдет в возможность иного бытия, то есть, будет не воспроизводить, а проектировать и продуцировать свой предмет. Науки и сейчас все больше превращаются в технологии, делаются непосредственной производительной силой. Знание все больше становится знанием о том, чего еще нет, что возникает в самом процессе познавания. Мы узнаем о свойствах
наночастиц в процессе их инженерно-конструкторской проработки, создавая из них новые материалы. Мы узнаем свойства генов в ходе построения работающей модели генома и разработки генетической медицины и инженерии. Само познание определенного предмета становится актом его сотворения. Это уже не просто познание неизменной, статичной реальности, а мыслительное конструирование, которое познает и создает свой объект в одном проективном акте мышления.
Как скажется этот переворот в гуманитарных науках? Теория, которая позиционирует свой предмет впереди, а не позади себя, есть теоретическая практика, а в сфере гуманитарного знания - трансгуманистика, трансформативная гуманистика, воздействующая на предметы своих исследований. Страшно подумать, что станется с гуманитариями, когда их попросят из -ведов переквалифицироваться в -водов: языководов, литературоводов, искусство-водов, мыслеводов. Сделайте хоть что-нибудь для той области, в которой вы знатоки! Лингвисты, расширьте словарь и грамматику того языка, который вы изучаете, дополните его новыми концептами и лексемами, попробуйте обосновать новые грамматические конструкции, которые сделали бы мышление более гибким и многомерным. Литературоведы, создайте новое литературное направление, провозгласите ка-кой-нибудь невероятный «-изм», чтобы молодые поэты загорелись новым эстетическим видением!
Да и вообще, можно ли создать «созерцательно-отрешенную» теорию литературы, когда чуть ли не каждый год раздвигается само понятие литературы, обогащается новыми жанрами, композициями, сращениями с другими видами искусства, медиа-практиками, сетевой литературой и так далее? Потому теория и возникает сразу в виде проекта, то есть деятельного отношения к объекту; она не успевает оформиться и застыть в виде чистой теории, парящей над неизменностью своего предмета, как было... - А когда, собственно, это было? Разве что в «Поэтике» Аристотеля. В Новое время теория пришла уже в такое неистовое движение, что основные вехи литературной теории - это, в сущности, литературные манифесты, прокладывающие новые пути самой литературе. Буало, Поуп, Гете и Шиллер (как теоретики), братья Шлегели, Гюго, Сент-Бев, Белинский, Золя, Малларме, В. Иванов, А. Белый... - все это не просто теоретики, а проектологи литературы и ее новых движений: классицизма, реализма, романтизма, натурализма, импрессионизма, символизма... А дальше наступает черед авангардных, модернистских и постмодернистских движений, которые еще более заметно проектируются в теоретических мастерских. Маринетти придумал футуризм, Бретон - сюрреализм, и их проекты воплотились в практике соответствующих движений, в поэзии Арагона и Элюара, в полотнах Дали...
Удивительно, насколько нынешняя гуманистика запеленута в парадигмы даже не прошлого, а поза-поза-поза-позапрошлых веков, когда все менялось медленно и еще оставалось время на чистое изучение и обобщение предмета. Приставка «поза-» здесь тоже всплывает не случайно, поскольку то, что было когда-то естественной данью медленному течению исторического времени, теперь выглядит уже как поза, как демонстративная отвернутость от того, что происходит в трансформационной вселенной. Конечно, здоровый консерватизм и гуманитарным наукам не помешает, и я не призываю оторвать античников от античности, пушкинистов от пушкинистики и бросить их на новейшие направления языководства и литературоводства. Но должны же в гуманитарных науках хоть как-то отражаться иные темпы технической, социальной и культурной динамики человечества - и соответственно меняться подходы к языку, словесности, мышлению!
Особое значение могут приобрести в наше время философские практики формирования новой техносреды и виртуальных миров. История показывает, что роль общих идей и концептов не падает, а возрастает по мере вступления человечества в информационный век. Так, первая задача, которую должны решать создатели компьютерных игр, - задача метафизическая: каковы исходные параметры виртуального мира, в котором разворачивается действие игры, сколько в нем измерений, как соотносятся субъект и объект, причина и следствие, как течет время и разворачивается пространство, сколько действий, шагов, ударов отпущено игрокам по условиям их судьбы и что считается условием смерти? Любая компьютерная игра, любой виртуальный мирок содержат в себе свойства «мировос-ти», «универсности», которая и образует специфический предмет и заботу философии. Причем масштабы таких «мирков» быстро разрастаются. Например, знаменитая Second Life («Вторая жизнь») - это трехмерный виртуальный мир, созданный в 2003 году, но уже пять лет спустя населенный пятнадцатью миллионами участников из 100 стран мира, точнее, их аватарами.
На этой территории действуют свои законы, строятся дома, открываются бизнесы, обращаются свои денежные единицы (линдены, которые можно обменять на реальные доллары). Годовой оборот «Второй жизни» в 2008 году достиг 100 миллионов реальных долларов (больше всего тратится на закупку земель - не реальных земель, а всего лишь мест в виртуальном мире для строительства виртуальных домов, насаждения виртуальных угодий и так далее). Речь идет не просто о новой трансконтинентальной и транснациональной территории, но об особом мироустройстве, которое целиком, в своих внутримировых основаниях, задается волей и деятельностью людей.
И конечно же это альтернативное мироздание имеет свою онтологию и эпистемологию, свою логику, этику и эстетику, свои законы пространства и времени, случая и судьбы, - свою философскую матрицу, которая сознательно или бессознательно кладется в основу его технического построения и программного обеспечения. Недавно в некоторых американских университетах на кафедры и в лаборатории программирования стали приглашать профессиональных историков для разработки определенных тематических игр (например, игры по мотивам шекспировских пьес или наполеоновских войн требуют консультации у специалистов по соответствующим эпохам). Но столь же насущным, по мере разрастания этих виртуальных миров, становится и участие в их строительстве философа - специалиста по универсности и универсалиям, по самым общим, всебытийным вопросам мироустройства.
Раньше техника занималась частностями, отвечала на конкретные житейские нужды - в пище, жилье, передвижении, в борьбе с врагами и власти над соплеменниками. Философия же занималась общими вопросами мироздания, которое она не в силах была изменить: сущностями, универсалиями, природой пространства и времени. Техника была утилитарной, а философия - абстрактной. Теперь наступает пора их сближения: мощь техники распространяется на фундаментальные свойства мироздания, а философия получает возможность не умозрительно, но действенно определять и менять эти свойства. Техника конца XX и тем более XXI века - это уже не орудий но-прикладная, а фундаментальная техника, которая благодаря продвижению науки в микромир и макромир, в строение мозга, в законы генетики и информатики проникает в самые основы бытия и в перспективе может менять его начальные параметры или задавать параметры иным видам бытия. Это - онтотехника, которой под силу создавать новый пространственно-временной континуум; новую сенсорную среду и способы ее восприятия; новые, генетически преобразуемые виды организмов; новые, технически раздвинутые формы искусственного разума. Тем самым техника уже не уходит от философии, а заново встречается с ней у самых корней бытия, у тех первоначал, которые всегда считались привилегией метафизики. Вырастает перспектива нового синтеза философии и техники - технософия и софиотехника, которая теоретически мыслит первоначала и практически учреждает их в альтернативных видах материи, жизни и разума.
К сожалению, современная (особенно англо-американская) философия, в которой преобладает аналитический уклон, не готова к решению и даже постановке таких техно-софских задач, поскольку занята только анализом текстов, расщеплением их на все более тонкие волоски. Между тем речь сейчас идет о создании синтетической философии, в том же смысле, в какой Кристофер Лэнгтон говорит о синтетической биологии, которая не ограничивается тем, что разламывает живое на кусочки, но по-новому соединяет базовые компоненты бытия. Философия сейчас тоже нуждается в синтетической методологии, которая позволила бы создавать онтологии виртуальных миров, метафизики иных видов бытия и сознания, закладывать основания альтернативных вселенных, то есть принимать не просто активное, но фундирующее участие в становлении новейшей техно-среды. Поворот от анализа языка к синтезу новых языков и трансформативных техник бытия и сознания неминуем для философии, если она не хочет целиком превратиться в историю философии, в накопление и изучение философских архивов.
В принципе, преобразовательный, наступательный, «авангардный» подход к предметам знания ничуть не противоречит традициям гуманитарной мысли, которая долгие века двигалась в авангарде человечества и задавала вектор и смысл его исторического развития. В XVIII—XIX веках гуманитарные дисциплины: метафизика, логика, политическая и социальная философия, философия религии, этика, эстетика, история, психология, филология, искусствознание и литературоведение, культурная и художественная критика, языкознание, - все они были науками именно о человеке и человечестве, а не о текстах, какой гуманистика стала к концу XX века. Гуманистика вбирала всю полноту знаний о человеке и была «опережающим зеркалом» его самопознания и миропреображения. Гуманистика определяла смысл и смену больших культурно-исторических эпох. Эпоха Просвещения была создана философией и литературой - Вольтером, Руссо, Дидро. Эпоху романтизма провозгласили эстетики, литературоведы, языковеды, поэты, драматурги...
Можно ли представить, что очередная эпоха в судьбах человечества XXI века будет задана появлением ка-кого-нибудь эстетического трактата, филологического исследования, философских афоризмов, поэтических медитаций? Не Майкрософтом или Гуглом, не ООН или НАТО, не политиками или технологами, а каким-ни-будь новым Новалисом, Байроном, Гюго, мадам де Сталь и братьями Шлегелями? Нет, такого нельзя себе представить. От гуманистики никто ничего не ждет, кроме прочтений и перечтений, анализа и интерпретации текстов. Гуманистика стала текстологией и перестала быть человековедением. А потому перестала быть и человеководством. Ведая лишь текстами и архивами, она уже никуда не ведет.
По отношению к этой гуманистике «текстов без человека» я бы определил свою позицию как консервативный авангардизм. Консервативный - поскольку именно в традициях гуманистики быть авангардом, вести за собой человечество. Меня тревожит, что гуманитарные науки перестают быть тем, чем были и призваны быть, - самосознанием и самотворением человечества. Философия перестает быть мышлением об основах, целях и смыслах мироздания и становится анализом философских текстов прошлого. Эстетика перестает мыслить о прекрасном, трагическом, комическом, героическом и становится дисциплиной, изучающей тексты по эстетике. То же самое с этикой, которая в своем качестве «метаэтики» занимается не добром, злом и нравственным выбором, а анализом и деконструкцией этического языка, значениями слов «добро», «зло», «нравственность».
Это отступление гуманитарных наук с переднего края истории и общества, утрата реформаторского и трансформативного посыла оборачивается потерями не только для гуманитарных факультетов, которые превращаются в богадельни для наименее инициативного и креативного - «архивного» юношества. Это становится потерей и для человечества, которое утрачивает смысл своего бытия в истории, в культуре, технике, в процессах коммуникации -именно по мере гигантского разрастания самих технических средств этой коммуникации. Можно уже почти все - а для чего это нужно? Умножаются средства - исчезают цели. Майкрософт или Гугл, как технические корпорации, сами по себе неспособны определить человеческие смыслы того, что они производят. Образуется вакуум человеческих смыслов и целей, который техника заполнить не может, а гуманистика не хочет. Те пустота и необеспеченность финансовых бумаг и институций, которые разразились сейчас глобальным экономическим кризисом, давно уже имеют параллель в гуманитарной необеспеченности нашей высокоразвитой технической цивилизации. Каким глобальным кризисом, на сей раз в сфере не материальных, а гуманитарных ценностей, разразится этот разрыв?